Глава из книги " ИМПУЛЬС ЕРОШЕНКО, или Преодоление разобщенности"

В. Лазарев, В. Першин.

Размышления ученика Василия Ерошенко Виктора ПЕРШИНА
ПАМЯТЬ ЦВЕТА ПЕЧАЛИ

Движимая естественными законами бытия, перемещалась по лесам и весям северного полушария очередная, шестнадцатая моя осень, перемещалась, как обычно, в привычном темпе землекружения. Остановясь по все тем же естественным законам в Москве, она вдруг вполне созрела для первого листопада и словно бы притаилась в ожидании ветра посильнее. Но листья все еще крепко цеплялись за ветки, не желая расставаться с насиженными местами и местечками.

А ветки, уже уставшие от самомнения их буйного многоцветья оттенков — от свеже-зеленого или яростно-алого до оранжево-бурого — только и ждали ветра посильнее. Ждали, чтобы с его помощью стряхнуть листву, освободиться от ее ненужной теперь тяжести и подготовиться к зимнему сну. Отдельные листочки из тех, что и раньше славились своеволием, не дожидаясь ветра посильнее, срывались со своих насиженных мест, где все лето было им сытно уютно и приятно. Срывались и, свободно планируя, кружились в нестройном хороводе, будто заигрывая, садились нам на плечи, растерянно ложились под ноги.

Однажды той осенью мы с Василием Яковлевичем шли аллеей вдоль деревянного забора, который тогда отгораживал Сокольнический парк от прохожих и проезжающих. День уже кончался. И вечер, наступая, побеждал его сумерками. Не обращая внимания, словно бы даже не слыша громыхания проносившихся трамваев и звонков мчавшихся по дороге велосипедистов, небо над нами, деревья по сторонам аллеи и лес за забором, сама земля, неспешно шедшая нам навстречу, все вокруг замерло в благостном состоянии тихого, чуть слышного перехода одного времени в другое.

От него, моего школьного учителя английского, шло в тот момент какое-то излучение, которое передавалось мне, очень своевольному мальчику, погружая меня в непривычное состояние смирения, какого-то равновесия и с природой, и в природе. Тогда я пережил эти минуты подсознательно, только теперь сознаю это незнакомое мне прежде состояние духа, в котором тесно сочетаются и взаимодействуют чувство желанного покоя и волнующее чувство беспокойства как предчувствие чуда. И разве само по себе это состояние не чудо? Безусловно — чудо, да еще какое, может быть, высшее.

И нужно только одно: “Веленью Божию, о муза, будь послушна...”. Нужно слово, чтобы чудо свершилось. И вот это слово: “однажды”, “давным-давно”, “жили-были”. Нужно слово как начало начал, в котором звучит музыка высших миров. “В начале было слово, и слово было у Бога, и слово было Бог. Оно было в начале у Бога. Все через него начало быть, и без него ничего не начало быть, что начало быть. В нем была жизнь, и жизнь была свет человеков. И свет во тьме светит, тьма не объяла его. И слово стало плотию и обитало с нами, полное благодати и истины”. И я услышал слово, и познакомился с музой, и чудо свершилось.

Навсегда останется загадкой, почему Василий Яковлевич рассказал мне именно эту чудо-сказку. Но слово, “полное благодати и истины”, “и слово стало плотию” для меня и во мне.

“Давным-давно в одной прекрасной благословенной Богом стране, что простирается в той стороне света, откуда ежедневно восходит животворящее солнце, жил и царствовал великий падишах. Никто из его завистливых соседей, так и поныне рассказывают старики, даже не помышлял о том, чтобы затевать с ним споры. Ни один из них не смел отважиться пойти на него войной. Богатство и могущество его были так велики, что поэты слагали о нем стихи и песни, сказочники рассказывали легенды, которые ветер разносил по всей округе. И народ этой благословенной земли, богатея день ото дня, жил в покое и счастье. И всякий раз, творя намаз на утренней и вечерней заре, простые люди возносили хвалу Всевышнему, воздавали должное величию своего могущественного властителя и его первому визирю Билкулу, который прославился своей поистине великой мудростью.

Простые люди этой богатой солнечной страны бережно лелеяли свои добрые надежды и прекрасные мечты, усердно молились о мире и благополучии для своих детей и стариков, матерей и жен, для самих себя. Простые люди этой страны хорошо знали, что великая мудрость первого визиря не раз сослужила добрую службу их могущественному государю и им самим.

Но столь же хорошо знали они и о том, что самому первому визирю великая мудрость его приносила подчас, так рас¬сказывают старики, одни только неприятности, когда большие, когда и не очень. Об одной из них, сохранившейся в памяти народа, я и расскажу. А уж вы сами судите, большой она была или не очень большой.

Падишах, умываясь как-то утром, пролил одну, всего только одну каплю чистой родниковой воды. Это очень огорчило великого государя. Низко наклонившись, он попытался подобрать пролитую каплю с пола из самого прекрасного и самого дорогого каррарского мрамора. Падишах был очень богат, и мрамор для пола в умывальнике его дворца долго везли по морю на большом корабле, потом через пустыню на двугорбых верблюдах, и, наконец, по широкой долине на белых слонах.

Но в этой прекрасной и очень богатой стране вода ценилась дороже заморского мрамора, дороже даже золота и драгоценных камней. И, когда падишаху не удалось поднять упавшую каплю, он огорчился еще больше. Первый визирь, наблюдавший за падишахом, ничего не сказал, но не сумел удержать усмешки, растянувшей его губы. Заметив эту усмешку, падишах подумал, что первый визирь смеется над его скупостью. Однако и он тоже ничего не сказал. Как я уже говорил, падишах был очень богат. Он был самый богатый человек не только в своей прекрасной стране, но и во всей округе.

А еще он был самый могущественный властитель и самый честолюбивый человек во всей округе. Поэтому он не захотел, чтобы кто-нибудь посчитал его скрягой. И тогда падишах повелел построить на площади перед дворцом красивый фонтан с чистой родниковой водой. Падишах повелел построить фонтан из самого дорогого каррарского мрамора и украсить его золотом и драгоценными камнями. И кто же не знает, что на Востоке нет ничего слаще шербета, нет ничего прекраснее любви женщины, как нет ничего вкуснее и дороже свежей родниковой воды. Билкул, самый мудрый визирь во всей округе, сразу догадался, почему падишах повелел построить этот прекрасный фонтан из дорогого каррарского мрамора, украшенный золотом и драгоценными камнями. И снова он ничего не сказал.

И снова не сумел удержать невольной усмешки, растянувшей его губы. Но завистники из окружения великого государя донесли ему об усмешке первого визиря. Ведь каждый из них хотел бы стать первым. И тогда падишах призвал пред грозные очи свои, сверкающие молниями черного гнева, первого визиря и грозно спросил его черным как ночь голосом: — Над чем ты посмеялся, раб? — Над тем, — ответил Билкул, не единожды прославившийся своей мудростью, — что тот, кто пролил каплю воды, не вернет ее, даже если построит самый большой и самый красивый фонтан из заморского мрамора, богато украшенный золотом и драгоценными камнями. — Ты непозволительно дерзок, раб. Поди прочь! — взревел разгневанный повелитель, не пожелав понять поистине великую мудрость первого визиря.

Ведь падишах только себя считал самым мудрым в своей стране и во всей округе. Простые же люди этой богатой страны, предвидя дурные последствия от изгнания визиря, горько сожалели о случившемся. Впрочем, очень скоро об этом пришлось пожалеть и самому падишаху, потому что, узнав о его ссоре с мудрым визирем, враги великого властителя сразу оживились и стали подыскивать повод пойти на него войной. Стали подыскивать, и, разумеется, нашли. Ведь всем известно, кто ищет, тот и находит.

И вот правитель одного могущественного соседнего государства — народная память не сохранила его имени,— направил ко двору падишаха гонца с письмом, которое составили мудрецы его дивана. “О великий государь и добрый брат, да продлит Аллах счастливые дни твоей жизни! — прочитал падишах. — Мы просим тебя, не теряя времени, о самый мудрый в своей прекрасной стране и во всей округе, прислать нам полный кувшин мудрости. Если же, о самый мудрый и самый добрый брат, ты не сможешь или не пожелаешь выполнить нашей ничтожной просьбы, то взамен пришли нам тысячу мер желтого золота и сто корзин драгоценных камней. Если же, о могущественный сосед, ты не пожелаешь выполнить этой просьбы, мы пойдем на тебя войной”.

Не стал дальше читать падишах ехидное послание, которое прямо-таки жгло ему руки и сердце. В бешенстве бросил его на пол и растоптал ногами. Тут же хотел позвать своего первого визиря Билкула, который не однажды прославился своей мудростью, да вспомнил, что сам изгнал его. За долгие годы спокойной жизни падишах отвык от дерзостей соседей. Отвык воевать и сейчас не был готов к войне. Но и расстаться хотя бы и с частью своего богатства он не хотел, не был готов к этому. Однако он также не был готов, не знал и никак не мог придумать, каким образом можно наполнить мудростью даже самый маленький из его кувшинов.

А единственный, кто способен был разгадать эту непростую загадку, разгадать и дать достойный ответ зарвавшемуся соседу, был изгнанный визирь, который не единожды прославился своей мудростью, но находился неизвестно где. И тогда падишах повелел своим мудрецам-звездочетам придумать самый хитрый способ, чтобы найти первого визиря, который не подавал о себе никаких вестей. Долго думали мудрецы-звездочеты, но придумать так ничего и не смогли.

Призвал их к себе великий падишах. — Ну, что?! — обратился он к ним, грозно сверкнув мрачными очами. И мелкой дрожью задрожали они и опустили долу седые головы. Мудрецы молчали. — Даю вам еще только одну ночь. Но если к завтрашнему утру вы не расскажете мне, как найти Билкула, каждый второй из вас бесславно лишится головы. — И мановением руки падишах отпустил их.

Чернее ночи пришел домой самый главный мудрец. Он был стар, но и ему не хотелось остаться без головы. Отказавшись от ужина, чем удивил свою жену, которая умела хорошо готовить и постаралась сварить для него вкусный фруктовый плов, он заперся у себя в комнате и стал громко жаловаться Аллаху на свою беду. В горячей молитве он просил великого аллаха смилостивиться и ниспослать ему божественное озарение. Он просил звезды надоумить его. Но звезды молчали. Жена слышала его просьбы, отчаянные просьбы, и поняла в чем дело, потому что все вокруг только и говорили о Билкуле, вспоминая о его мудрости. Дождавшись, когда муж закончит молиться, она дала ему хитрый совет, от которого лицо его сначала прояснилось, а потом и просияло.

Наутро, когда все мудрецы снова собрались в тронном зале дворца, падишах молчал, угрюмо глядя на пол. Наконец он поднял голову, отягощенную тяжелыми думами. Взгляд его с кровожадной яростью уперся в главного мудреца. — О великий государь, — вскричал тот, — звезды надоумили меня, как найти Билкула. — Говори, — повелел падишах. — Государь, прикажи старостам всех деревень кормить самым лучшим кормом и поить самой свежей водой по одному козлу. Но кормить козла нужно так, чтобы он и не разжирел, и не отощал. В этом вся хитрость. Ведь староста той деревни, где скрывается Билкул, обязательно обратится к его мудрости, чтобы выполнить это главное условие.

Усмехнулся могущественный властитель и сказал: — Что ж, быть по сему. Но не забывай, либо тебя ждет награда, какой еще никто и никогда не получал, либо не сносить тебе головы. На следующий день глашатай объявил старостам всех деревень повеление великого падишаха, которое заканчивалось такими словами: “Мои добрые подданные, того из вас, у кого козел не разжиреет и не отощает, я по-царски награжу. Того же, у кого козел разжиреет или отощает, ожидает наказание плетьми”.

Вознеся хвалы всемилостивейшему Аллаху и своему могущественному властителю, старосты деревень, удрученные и поникшие, удалились по своим домам, уводя с собой каждый по козлу, приговоренному к усиленному питанию. Неизвестно, что предприняли старосты разных деревень. Староста же той деревни, где скрывался Билкул, смекнул, что здесь не все так просто, как кажется, и действительно разыскал Билкула, не раз прославившегося своей мудростью.

Мудрый Билкул внимательно выслушал старосту и посоветовал ему сделать все именно так, как повелел падишах, только козла привязать возле клетки с голодным тигром. Староста послушался мудрого совета и сделал все именно так, как повелел великий падишах. Козла кормили самым лучшим, отборным кормом и поили свежей родниковой водой. Но, все время видя перед собой страшного голодного тигра, он ни прибавлял, ни терял в весе.

Прошел месяц. Старосты всех деревень снова прибыли на площадь перед дворцом падишаха, где по повелению могущественного владыки возник самый большой и самый красивый фонтан из дорогого заморского мрамора, украшенный драгоценными самоцветами. Здесь же слуги падишаха взвешивали приведенных животных. Но оказалось, что лишь у старосты той деревни, в которой скрывался Билкул от гнева падишаха, козел не разжирел и не отощал.

Стоит ли говорить о том, что падишаху ничего больше не оставалось, как только послать гонца за Билкулом. Стоит ли говорить и о том, что ничего больше не оставалось Билкулу, как только согласиться на возвращение во дворец. Ознакомившись с непомерными требованиями правителя соседней страны, Билкул прежде всего направил ему гонца с известием, что скоро вышлет полный кувшин мудрости.

Первый визирь великого падишаха, не единожды прославившийся своей мудростью, взял самый красивый и самый дорогой кувшин, пошел на бахчу, выбрал там и просунул в горлышко кувшина подходящую дыню, оставив ее расти на стебле. Когда дыня выросла и заполнила весь кувшин, мудрый Билкул перерезал стебель и отправил кувшин правителю соседней страны с таким посланием: “О добрый сосед наш, да благословит великий и всемилостивый аллах тебя и твой народ! По твоему пожеланию и просьбе высылаем полный кувшин мудрости. Если сумеешь вынуть целиком, не повредив то, чем наполнен кувшин, возврати его нам целым. Если же не сумеешь — придется тебе заплатить нам за мудрость две тысячи мер желтого золота и двести корзин драгоценных камней. Добрый сосед наш, заверяем тебя в том, что мы, как и прежде, желаем мира и дружбы со всеми соседями”.

И еще раз убедился правитель соседней страны, что лучше не затевать ссоры с великим падишахом, у которого состоит на службе самый мудрый визирь во всей округе. Успокоился великий падишах, и разгладились складки на его лбу. Долго еще честно, добросовестно и мудро продолжал править государственную службу первый визирь Билкул, не единожды прославившийся своей мудростью. И по-прежнему простые люди той прекрасной благословенной страны, что простирается там, откуда восходит животворящее солнце, жили мирно и счастливо, лелея добрые надежды и прекрасные мечты о том, чтобы все люди всегда любили друг друга.

Давным-давно это было. Но еще и теперь народ этой прекрасной богатой страны хранит память о мудром Билкуле. А старики и поныне рассказывают внукам о первом визире, не единожды прославившемся своей мудростью”.

Я услышал и записал эту чудо-сказку со слов самого В. Ер. поздней осенью 1946 года. Чаще всего именно так — “В. Ер.” — подписывал письма своим многочисленным друзьям в разных странах света Василий Яковлевич Ерошенко, поэт-сказочник, философ-мечтатель и мой школьный учитель. Однако надо признаться честно, что до подлинного, пророческого смысла его сказок добрался я эдак лет через восемнадцать, когда написал свой первый очерк о портрете Ерошенко двадцатых годов кисти члена-корреспондента Академии художеств СССР Евгения Александровича Кацмана. Тогда-то я понял, что и великим властителям следовало бы знать, вопреки заученным утверждениям прошлых лет, что незаменимые люди были, есть и будут всегда.

Не стану досказывать эту чудо-сказку, потому что теперь она переведена с японского языка и прочесть ее можно полностью, правда, при том всенепременном условии, что вы найдете сборники произведений Ерошенко в какой-нибудь библиотеке. Но правда и то, что сборников всего два: “Сердце орла” (Белгородское издательство, 1962, тираж 15 тысяч) и “Избранное” (М, “Наука”, 1977, тираж 15 тысяч). Я обнаружил оба сборника лишь в Библиотеке имени Ленина и, к понятной моей радости, в школьной библиотеке в Обуховке, на родине писателя. Но, возможно, мне просто не повезло? Да кто же не знает на Святой Руси, что “сказка — ложь, да в ней намек...”?

Вот и в мудрых по-народному сказках В. Ер. немало намеков, еще больше загадок, а порой и вполне очевидных указаний на его собственную мученическую судьбу, как она сложилась. Кто интересуется Библией, а ее чтение теперь все больше входит в моду, тот, наверное, запомнил такое вот предостережение: “Бойся дружбы с тем, кто обладает властью лишать жизни”. А Василий Яковлевич не только интересовался, но внимательно изучал и анализировал книгу вселенских мудрецов, готовясь к урокам Закона Божьего, который в начале нашего века преподавал в Московском приюте Общества призрения, воспитания и обучения слепых детей священник Горский, отец Иван.

Кстати, позднее, в 1916 году, участвуя в публичной дискуссии с великим индийским писателем и философом Рабиндранатом Тагором, выступавшим в Токийском университете, молодой Ерошенко поразил маститого лектора глубоким знанием христианского вероучения, древних текстов буддизма и дзен-буддизма, изречений пророков ислама. Из воспоминаний японского писателя и друга Ерошенко Акита Удзяку известно, что Василий Яковлевич весьма аргументировано возражал против тезиса Тагора о бездуховности христианства в сравнении с восточными религиями. Тагор настолько заинтересовался доводами Ерошенко, что подошел к нему после окончания дискуссии, чтобы продолжить спор.

С большой долей достоверности могу предположить, что Ерошенко знал, конечно, о предостережении библейских мудрецов и намекал о нем в сказке “Кувшин мудрости”. Однако у него это предостережение — “бойся” — приобретает, нисколько не теряя в мудрости, другой, прямо противоположный смысл: “Не бойся, не бойся, если ты Человек”. Да и кто же не знает, явственно слышу я его рассуждение, что на Востоке, и не только на Востоке, нет ничего страшнее гнева абсолютного властителя, нет ничего глупее самой глупости, как нет ничего ценнее государственной мудрости, человеческой порядочности, гражданского мужества.

Верный себе и своему чувству гражданственности, он не убоялся обратиться с письмом в защиту международного языка эсперанто и эсперанто-движения непосредственно к самому “падишаху” казарменного социализма И. В. Сталину, обладавшему, как известно всем и на Востоке и на Западе, абсолютной “властью лишать жизни”. Не убоялся, зная о том, что, по указанию “великого вождя всех народов”, в одну из ночей 1938 года был разгромлен Союз эсперантистов советских республик (СЭСР). Знал он, что многие эсперантисты были арестованы, голословно обвинены в шпионаже, в антисоветской деятельности и пособничестве империализму. Одни были расстреляны, другие сгибли в лагерях ГУЛАГа. Среди них оказался его друг и переводчик его произведений с эсперанто на русский язык Иван Яковлевич Брыль.

Нет, даже после этой политической “выходки” официально Ерошенко не преследовали. Однако неприятности с “органами”, как принято было говорить, у него были, случались, НКВД, потом и МГБ не оставляли его своим вниманием из-за переписки с заграницей на непонятном брайлевском языке, и после того, как он отказался работать на перехвате телефонных переговоров иностранцев в гостинице “Москва”. Не раз и не два отказывали ему в московской прописке, обрекая на нелегкое скитание по разным углам.

Но больше всего он страдал оттого, что повсюду за ним волочился хвост, длинный, мохнатый хвост мещанского невежества, начальственной подозрительности, небылиц и просто досужих сплетен. Не сомневаюсь, с возрастом, а ему было уже к шестидесяти, когда первый раз он вошел в наш класс и по-английски поздоровался с нами необычно высоким голосом, он стал уставать от постоянных, изнуряющих скитаний.

В моей памяти до сих пор сохраняется такое ощущение, будто от него всегда веяло какой-то невыразимой печалью, неустроенностью, безысходностью, наводящей на скорбные мысли, но причину этого я осознал, к сожалению, с большим опозданием. Что ж, выходит опять-таки прав Ерошенко: пролитую каплю не вернуть никогда.

Остается только одно: рассказать правду о его трагической судьбе. Талантливый русский писатель, поэт-сказочник, признанный в Японии классиком детской литературы и по праву увековеченный на страницах японской “Энциклопедии”, близкий друг великого китайского писателя Лу Синя. “Скажи мне, кто твой друг, — гласит народная мудрость, — и я скажу, кто ты”, — разве это не так? Преподаватель русского языка, русской литературы и международного языка эсперанто в Пекинском университете, выдающийся гуманист-просветитель и путешественник-этнограф, организатор школ для слепых детей в Мьянме и Туркмении, редкого таланта тифлопедагог.

Василий Ерошенко знал более двадцати языков. Одинаково свободно говорил, думал и писал он на русском и японском, на китайском и английском, но чаще всего — на эсперанто. “Эсперанто понадобится людям,— считал Василий Яковлевич, — и они станут его изучать, когда обретут желанную свободу все народы земли. И ждать осталось совсем недолго”.

Еще он был музыкант-артист и очень талантливый шахматист. А умер на родине, в Обуховке, в нищете и безвестности 23 декабря 1952 года. Когда думаю о том, что была забыта даже его могила, в ушах возникает мотив и звучат слова русской народной песни: Не твоя ль, бедняк, могила с лужей и лозой, Крест свалило, всю размыло дождевой водой. По краям ее крапива жгучая растет, А зимой над нею вьюга плачет и поет. И хорошо, и прекрасно, что теперь там поставлен надгробный камень из черного лабрадорита. За это глубокий, до земли, поклон вам, его истинные японские друзья — Эгути Кан, Такасуги Итиро, Минэ Йоситака, Симидзу Рикэ, Митико Вада. Большое русское спасибо всем, кто на Востоке любит его и помнит о нем.

И если бы не друзья Ерошенко в Японии, где сначала было издано трехтомное, а потом и пятитомное собрание его сочинений и несколько книг о нем, он, вполне возможно, так и остался бы для нас в лучшем случае только слепым путешественником, возбуждающим любопытство, или чудаковатым, не таким, как все, школьным учителем. Лишь спустя пять лет после смерти Василия Яковлевича и опять-таки благодаря его японским друзьям /…/, приехавшим в Советский Союз на первую конференцию писателей стран Азии, Африки и Латинской Америки, благодаря их настойчивым розыскам мы, что называется, узнали Ерошенко в лицо.

Впервые мы получили хотя бы относительное представление о масштабе и уникальности его личности, узнали его как художника слова. Тогда-то исследованием жизни и творчества Ерошенко занялся журналист-востоковед Владимир Николаевич Рогов. Позже Роман Сергеевич Белоусов напишет вступительную статью к сборнику Василия Ерошенко “Сердце орла”. По отзывам многих, лучшей книгой о В. Ер. стала работа А. Харьковского “Человек, увидевший мир”. Что ж, всем им скажем наше русское спасибо.

Однако почти все писавшие о нем, не сказать об этом я тоже не могу, на передний план выносят не уникальность личности писателя и философа, не глобальный масштаб его просветительской деятельности, но удивление, почти восторг от ошеломляющих путешествий слепого человека. Спору нет, это немаловажная грань Ерошенко. Однако в действительности путешествия для него, даже самые экзотические, отнюдь не цель, а лишь средство творческой жизни.

Пожалуй, сущность уникальной личности, неповторимость таланта Ерошенко вернее всех понял Лу Синь. Он почувствовал силу его трагической страсти к совершенствованию человека, перед которой отступает даже слепота как физический недостаток. Нет, слепота не уходит из тела насовсем. Она, разумеется, остается со всеми неудобствами и трудностями, физическими и психологическими. Но она отступает, перестает быть главным, определяющим обстоятельством жизни художника-мечтателя. Лу Синь разгадал трагедию художника, которая была отнюдь не в его физической слепоте. Но в том, что художник — всегда ребенок в большей или меньшей степени. И он не просто не хочет, он не может, ну никак не может согласиться с невозможностью осуществить свою мечту, “чтобы люди любили друг друга”. В этом настоящая драма для художника и человека.

Поэтически ярко и философски мудро выразил Лу Синь свое отношение к Василию Ерошенко в предисловии к переводу его сказок: “Я понял трагедию человека (выделено мною.— В. П.), который мечтает, чтобы люди любили друг друга, но не может осуществить свою мечту. И мне открылась его наивная, красивая и вместе с тем реальная мечта. Может быть, мечта эта — вуаль, скрывающая трагедию художника? Я тоже был мечтателем, но я желаю автору не расставаться со своей детской, прекрасной мечтой. И призываю читателей войти в эту мечту, увидеть настоящую радугу и понять, что мы не сомнамбулисты”.

Надо ли комментировать провидение великого писателя? Думаю, что каждый должен прочувствовать и понять его самостоятельно. Вот и я, ученик Василия Ерошенко и тоже незрячий человек, размышляя самостоятельно, стремлюсь внутренним зрением проникнуть сквозь вуаль художника, “войти” в его мечту и через нее постичь самого себя, чтобы снова вернуться в нее. И так все дальше и дальше по спирали духовного самовосхождения и самоочищения...

Константин Паустовский, оценивая Александра Грина, сказал, что он “...писал почти все свои вещи в оправдание мечты. Мы должны быть благодарны ему за это. Мы знали, что будущее, к которому мы стремимся, родилось от непоколебимого человеческого свойства, умения мечтать и любить”. Как это созвучно Ерошенко!..

И вот еще о чем нужно сказать, размышляя о трагедии русского человека и писателя, произведения которого мы вынуждены переводить с японского, китайского и эсперанто. Почему так? Потому, как утверждают некоторые исследователи его творчества из эсперантистов, что он, мол, не писал по-русски. Думаю, что это не соответствует действительности. Известно несколько статей, опубликованных в журнале “Жизнь слепых”, в газете, которая стала потом журналом “В ногу со зрячими”.

Но все дело в том, что литературные произведения Ерошенко, как рассказывал мне писатель Федор Шоев, не печатали из-за их, скажем теперь, «немарксистской», а точнее, антисталинской направленности. Но, если не печатали, значит, они были. Во всяком случае, Шоев говорил мне, что гоняется за чукотскими сказками В. Ерошенко. И вот еще что. Дело в том, что все его личные архивы погибли. Это ли не трагедия для писателя?

Но теперь, спустя четыре десятилетия со дня его смерти,— это реальная драма и для нас, для меня в частности, и для всех тех, кто занят собирательством его произведений, опубликованных во многих периодических изданиях разных стран. Об истории личных архивов В. Ер. я должен буду рассказать особо в другом месте. Здесь же я не могу не упомянуть, что его обуховский, последний архив, который он собирал всю свою жизнь, погиб из-за невежества и служебного рвения должностных лиц разных организаций.

Смертельно больной, зная о приближении конца, Ерошенко классифицировал свой архив, упаковал и перевязал каждую стопку тетрадей. Написал завещание, в котором архив передавал Всероссийскому Обществу слепых, а гонорары от зарубежных изданий — старшей сестре Неониле. Нагруженный доверху “ЗИС-5”, теряя по дороге драгоценные листы рукописей, вывез весь архив писателя из Обуховки в Старый Оскол. И что же дальше?

Дальше — легенды. Одна из них рассказывает, что архив сожгли в котельной старооскольского предприятия Общества слепых, которому он был завещан. В отличие от людей лишь у живого огня достало охоты и времени, хватило мужества и грамотности перелистать и прочесть все страницы рукописей до конца. Боже правый, “воздай им по делам их, по делам рук их воздай!..” и “если только можно, Авва Отче, чашу эту мимо пронеси”.

За два или три дня до смерти, вспоминает его земляк Александр Иванович Агеев, Василий Яковлевич поручил своей старшей сестре, Ниониле Яковлевне, отправить в Москву посылку килограммов на семь-восемь. В посылке была рукопись. Что за рукопись и по какому адресу отправлена, осталось неизвестно. Может быть, в ней он рассказывал о своих путешествиях по странам Востока и Западной Европы? Кто знает?..

А Александр Иванович Агеев почему-то думает, что последние дни своей жизни Василий Яковлевич отдал описанию истории родного края. Может быть, и так. Кто же другой, спрашиваю я у себя теперь, смог бы вот так, как он, страдая от смертного гнета рака желудка и уже вполне осознанно готовясь к уходу в мир иной, мечтать о пешем переходе из Обуховки на Чукотку, писать слабеющей рукой корейскую сказку об извечной мудрости кругооборотов жизни? И даже в таком состоянии, когда неутолимая, распинающая боль рвет на куски еще живое тело, уже почти не слыша утешающих прикосновений самомассажа, он продолжал ощущать в себе прежнее нетерпение движения.

Он не хотел загасить в себе мечту. Пока дышал, он не хотел освободиться от желания писать. О чем были эти последние слова? Вот об этом мы уже никогда не узнаем. Они, как и весь его обуховский архив, сгорели в зимнем огне, пополнив ноосферу дымом мыслей, но, к несчастью, не наши головы. И вот, будто во время Страшного суда, из тенет кладбищенского пространства в Обуховке, последнего места его упокоения, из плена времени высвобождается и вырастает в вечность образ моего школьного учителя, моего нынешнего духовного наставника, Василия Яковлевича Ерошенко.

Своим внутренним зрением я вижу его таким, каким он предстает на полотне известного японского художника Накамуры Цунэ. На картине, выполненной в стиле тайсё и завоевавшей первые премии на Токийской императорской и Парижской выставках 1926 года, молодой человек лет тридцати в подпоясанной ремешком косоворотке, особо подчеркивающей его принадлежность к разночинной русской интеллигенции. Взгляд невольно притягивает высокий лоб мыслителя, на лице отсвет вечной грусти от незрячих глаз, навсегда закрытых почти от самого рождения. Несколько размытая слабовырисованная нижняя часть лица — абрис сомкнутого рта и волевого подбородка проглядывает словно бы сквозь расходящийся туман. Но сквозь туман, озаренный светом внутреннего пламени. А волны своевольных русых кудрей, завершая внешний облик поэта, подчеркивают замысел-символ японского художника, напоминающий факел. Таким Ерошенко видится мне. Таким возвращается из черного забвения своему народу, людям, ради счастья которых он жил и творил, любил и страдал.Не могу не признать с удовольствием мудрость Беллы Ахмадулиной, как-то сказавшей: Тот, кто однажды нарисован, Имеет право быть всегда. Василия Ерошенко рисовали много раз и ваяли не единожды. И значит, быть ему всегда. Но для этого надо еще собрать, перевести и издать собрание его сочинений.

Отчего же тревожит, сверлит висок, не дает покоя мысль о судьбе Ерошенко? Отчего размышления об этой трагической судьбе мешают мне жить и одновременно призывают меня жить? В моем представлении жизнь и творчество Василия Ерошенко обретут судьбоносное значение как личности, к утверждению в психологии гражданского общества общечеловеческих ценностей, прав каждого человека на счастье и справедливость.

Его жизнь просветителя, гуманиста и поэта с тонкой, ранимой душой музыканта и артиста оказалась разломанной на неравные куски с грубо-щербатыми краями. И каждый такой разлом вызывает у меня ассоциацию с пролитой каплей. Однако с той существенной разницей, что речь идет не о капле воды, пусть даже и самой чистой, но о капле человеческого духа, не имеющей рыночной цены. Каждая капля этого духа высочайшей пробы была пролита разными «шахами» с бездумной, бессмысленной жестокостью и тупой бездарностью невежества. Но ведь и такую каплю нельзя вернуть, даже если установить столь редкий теперь черный лабрадорит в месте упокоения В. Ер. в родной Обуховке, построить грандиозный мемориал на фундаменте его отчего дома. даже если написать о нем еще одну очень хорошую книгу, и т. п. И все же пусть будет и то, и другое, и третье. Но пусть остается и беспокойство.

Ведь кто же не знает, что на всем белом свете нет ничего прекраснее жизни и стойкости духа, нет ничего увлекательнее мечты о любви и счастье, как и нет ничего более святого, чем память о Человеке, память цвета печали.

Вернуться к оглавлению

Открыть >>>>