Зелёная лампа

Verda lampo - Зелёная лампаразделительная полоса

Альтернативный международный язык Эсперанто

ukraina lingvo

   
:::: Главная ::: Обучение ::: Откровенно об эсперанто ::: Виртуальный музей эсперанто ::: Страницы истории и воспоминания ::::
:::: Эсперанто-события ::: Читальный зал ::: Практическое применение эсперанто ::: Персоналии ::::

Глава из книги " ИМПУЛЬС ЕРОШЕНКО, или Преодоление разобщенности"

В. Лазарев, В. Першин.

О Василии Ерошенко рассказывает его ученик Виктор ПЕРШИН
ВДОЛЬ И ПОПЕРЕК РЕКИ ВРЕМЕНИ

“Дорогой г-н Йосида! — писал В. Ерошенко 22 августа 1917 года. — Ваше письмо от 23 июля получил. Но дать Вам однозначный ответ, о котором Вы просите, для меня затруднительно. Я не очень четко улавливаю то настроение, с каким Вы писали это письмо. Могу лишь посоветовать глубоко прочувствовать и обдумать то решение, какое Вы намерены принять, чтобы потом никогда не пожалеть. Зная непостоянство характера японцев, не сердитесь на меня за откровенность, я люблю их всем сердцем, несмотря на это. И Вас я искренне люблю, и помочь хочу всем, чем смогу. Мой дорогой г-н Йосида, прошу Вас, самостоятельно взвесьте свои силы и поступайте только так, как велит Вам сердце, и делайте только то, что Вам по силам. Ибо Христос говорит каждому из нас: “Иди и неси крест свой”. Нужно понять главное: у разных людей различны и силы, у каждого свои. И крест этот для всех живущих на земле — для каждого из них тоже только свой, и нести его каждый должен только сам. Многие люди никак не хотят или не могут понять этого. Они не могут понять того противоречия, что крест Христа — не каждому по силам. И если Вы, Йосида-сан, не разберетесь в этом, будете всегда совершать опрометчивые поступки, делать ошибки. Ну, до свидания. Ваш В. Ер.”

. Скучно в этом признаваться, но убежденным атеистом я стал в первом или во втором классе. Во всяком случае, уже в третьем или четвертом я вел на коммунальной кухне антирелигиозную пропаганду, и соседи считали меня очень умным, пророчили мне большое будущее. Потом война и эвакуация, когда больше думалось о еде и о маме, которая оставалась в Москве под бомбежками, о Боге ни за, ни против не думалось. Потом возвращение из эвакуации и свободная, полубеспризорная жизнь на улице, пора, может быть, преждевременного самоутверждения.

От нечего делать (школа все еще находилась в эвакуации в Мензелинске) мы ездили друг к другу и вместе за город, без нужды бродили по городу, познавая его на слух, на ощупь, на вкус и запах. Совершали небезопасные “круизы” на подножке с левой стороны площадки трамвайного вагона, прыгали и садились на ходу. Автоматических дверей у трамвайных вагонов тогда не было. Ветер бил в лицо, а душа пела, преодолевая страх.

А первый в моей жизни вольный маршрут я после семейной схватки проложил к библиотеке слепых, не зная, что всю дорогу, туда и обратно, по пятам за мной шла моя сестра. Но именно благодаря этому контролю я в четырнадцать лет получил полную свободу независимого, самостоятельного передвижения.

Я много читал в эту пору. Увлекся древнегреческой поэзией и мифологией. Не скажу, чтобы поэзия Гомера, Софокла, Аристофана или Анакреонта поубавила антирелигиозности, но духовности она мне поприбавила. Я стал все чаще задумываться и размышлять о взаимопротивоположности и взаимосвязи двух начал: добра и зла, божьего и дьявольского, светлого и темного. Но вот война ушла за наши границы и вскоре закончилась.

Возвратилась из эвакуации наша школа и волею властей оказалась в Сокольниках. До моего дома только на одном трамвае можно было добраться. И я не захотел жить в интернате и стал “приходящим”.

В жизни обозначился и провел свою борозду новый поворот, круто поменяв направление ее движения. Из воспоминаний тех лет, которые складывались из школьных четвертей, полугодий и каникул, наиболее памятно второе полугодие 1946/47 учебного года.

Весна в том году была ранней, и уже в конце мая мы ходили купаться на Оленьи пруды. Почти всегда в этих походах участвовал Василий Яковлевич Ерошенко, наш учитель английского языка. По дороге он обычно о чем-нибудь рассказывал.

Как-то раз я услышал от него о первом его самостоятельном путешествии из Москвы в Англию. Это было в 1912 году. Изучив эсперанто, Ерошенко отправился в Норвуд (близ Лондона) в Королевский институт и Музыкальную академию слепых для дальнейшего обучения. Но, правду сказать, ничего, кроме восхищения перед смелостью этого поступка, я тогда не вынес. Теперь же, когда череда быстро пролетевших лет выстроилась позади, я, что естественно, по-иному осмысливаю, по-иному оцениваю этот первый в истории мировой культуры подвиг русского слепца, преодолевшего свою вечную ночь и ставшего более зрячим, чем мн после принудительного возвращения в Японию (1919—1921) превратили способного юношу в талантливого писателя, ученого-этнографа, просветителя-гуманиста и общественного деятеля.

В эти годы из-под его пера, а вернее будет сказать грифеля, горным потоком из теснин вырываются резкие, обжигающие яростью антивоенные и антирасистские статьи, полные сарказма к окружающей действительности очерки. И в то же самое время выходят из печати первые сборники его чудесных, трогательных лирических сказок, по-народному мудрых легенд.

Его, своевольного и деятельного по натуре, легко затянула в себя пучина начавшегося в Японии революционного движения. Как бы само собой он оказался среди учредителей общества “Хакуо кай” (“Белая чайка”), а потом и Социалистической лиги Японии.

Тысячные аудитории по-революционному настроенных японцев собирались послушать его лекции и доклады в сопровождении русских песен под шестиструнную гитару. А после участия в первомайской демонстрации Ерошенко арестовали, посадили в тюрьму и через месяц выслали как политически неблагонадежного во Владивосток.

Позже в одном из очерков он напишет: “4 июня 1921 года,— последний день, проведенный мной на японской земле... Власти отдали распоряжение выслать меня из Японии, я был схвачен полицейскими и под конвоем препровожден на пароход “Ходзан-мару”...”

Во Владивостоке, захваченном бело-повстанческой армией генерала Молчанова, Ерошенко сразу же попал в поле зрения белогвардейской контрразведки. И ему учинили допрос. Об этом Василий Ерошенко рассказывает в своих “Записках о высылке из Японии”. “Подошел японский чиновник и стал по-русски рассказывать обо мне. Русский служащий, с изумлением глядя на меня, что-то произнес в ответ. Но он говорил так тихо, что я уловил лишь обрывки фраз... — Ерошенко?! Вот как?.. Хорошо... Мы присмотрим... Не беспокойтесь, из наших рук он не уйдет. Затем он обратился ко мне: — Каковы причины вашей высылки из Японии? — Об этом вам следовало бы спросить японскую полицию! — Кажется, вы социалист? Надеюсь, не большевик? — Большевизм я пока только изучаю!”

Да, большевизм он изучал. Больше того, работая по возвращении из Китая в Советскую Россию в Коммунистическом университете народов Востока (КУНВ), переводил Маркса и Ленина для своих друзей — студентов из Японии. “У меня,— вспоминал Ерошенко,— были близкие друзья среди японских социалистов. Я состоял тогда членом Общества по изучению и распространению социализма, и мы вместе мечтали вырвать общество, государство, человечество из рук богачей и убийц, вырастить на земле сад свободы”. Да, большевизм он изучал.

Акита Удзяку (Акита Токудзо), один из близких друзей писателя по Социалистической лиге Японии и один из его биографов, однажды спросил Василия Яковлевича: — А как вы отнесетесь к тому, что у ваших родителей отберут их собственность, ведь эта собственность и ваша? — Что ж, — ответил Ерошенко после долгой паузы. — Это будет наша семейная беда. Но я никогда не затаю злобы против Советской власти.

Но большевизм, как бы это поточнее сказать, не до конца и не во всем устраивал его. Он не принимал и сколько мог противостоял любым посягательствам на свободомыслие, устное или письменное. Поэтому его увольнение за анархистские взгляды в 1928 году из Коммунистического университета понятно. И естественно для той поры.

Свою печальную роль, как представляется мне, могло сыграть и то, что архивы белогвардейской контрразведки во Владивостоке оказались в руках ОГПУ, а потом — НКВД (МГБ). Замечу, что с этой организацией ему приходилось вступать в отношения неоднократно из-за писем в адрес “лично товарища Сталина” в защиту эсперанто-движения, из-за переписки с иностранцами.

Что же касается белогвардейской контрразведки, то из Владивостока Ерошенко пришлось бежать. Василий Ерошенко писал в Токио Акита Удзяку: “Владивосток, 12 июня 1921 г. Дорогой г-н Акита! Сегодня я покидаю Владивосток и через Хабаровск направляюсь в Читу и Иркутск [и это без проездных-то документов, через территорию, контролируемую повстанческой Белой армией, бандами Семенова и Каппеля?! — В. П.], а оттуда — в рабоче-крестьянскую Россию. [...]

Но путешествие в Читу, наверное, будет очень трудным. Во всяком случае, я долго готовился. В течение двух месяцев понемногу покупал нитки, иголки, верхнюю одежду и прочее, а также чай, сахар, колбасу и другие различные продукты. Никто не верит, что я один смогу совершить это путешествие в глубь России. [...] Но я ничего не боюсь, я спокоен. Если людям понадобится меня убить, оборвать мое жалкое существование, то я без страха, легко доставлю им это удовольствие.

Политическая обстановка во Владивостоке изменчива, как и погода в это время. Пресловутый атаман Семенов тоже здесь, выжидает случая...”. Однако в 1921 году от станции Иман, что близ Уссури, разделившей враждующие стороны, куда легче было добраться до северной Маньчжурии, до Харбина, нежели даже до Иркутска.

И пешком Ерошенко идет в Харбин, через несколько дней в поисках обходного пути в Россию переезжает поездом в Шанхай, где поначалу он устроился массажистом в дамскую баню. Стыдливость женщин молчала, не протестовала против взгляда незрячих глаз.

Василий Яковлевич вспоминал потом: “В большом и шумном Шанхае я понемногу забывал о своем корабле счастья, который собственными руками привел к гибели. Теперь я уже не сожалею об этом, не плачу о нем. Но если бы дело обернулось так, что все прошлое оказалось бы только сном, если бы, проснувшись, я увидел бы, что мой корабль счастья цел и невредим и что штурвал по-прежнему в моих руках, что я могу выбрать курс по своей воле, я не повернул штурвала и не изменил бы выбранного курса ни на йоту. Нет, не повернул бы я штурвала. Как и прежде, я снова и снова пошел бы тем же морем, в котором уже однажды погиб мой корабль счастья”.

В Пекине Ерошенко сблизился с Лу Синем. Судя по пронзительно-лирическому тону рассказа Лу Синя, который мы приводим ниже, он очень любил своего русского друга и скучал по нему пекинской осенью. В начале июля 1922 года Ерошенко как представитель эсперанто-движения в Китае отбыл через Читу и Москву в Хельсинки на XIV Международный конгресс эсперантистов. После конгресса он побывал в Ленинграде, Москве, Ельце и дома, в Обуховке, но, по настоятельной просьбе Наркомпроса, вернулся в Китай — “доучивать студентов-эсперантистов” в Пекинском университете. Лишь во второй половине апреля 1923 года Василий Ерошенко окончательно возвращается на Родину.

Однако в июле того же года он снова в пути, на сей раз Василий Яковлевич едет в Нюрнберг на XV Международный конгресс эсперантистов, где на конкурсе получает первую премию за исполнение на эсперанто своей поэмы “Предсказание цыганки”. По окончании конгресса путешествует по Европе, слушает лекции в Сорбонне и Гёттингене, посещает Австрию и Венгрию. И снова — на Родину.

Что же томило его всю жизнь? Что не давало плыть спокойно вдоль, но толкало все поперек да поперек реки времени, встречь ветру пространства? Почему даже на смертном одре не отказался, не мог и не хотел отказаться от мечты пройти пешком всю Россию — от Обуховки до Чукотки?

Добился ли он всего, чего хотел, уехав на десять лет (1935—1945) в Туркмению, где создал национальный рельефно-точечный алфавит для слепых туркмен и первую Школу для слепых детей, собирая их по аулам?

На все эти да и на многие другие вопросы-загадки мог бы дать ответ его архив в Обуховке. Но архив погиб по милости гранитной монолитности нашей системы, не допускавшей никакого инакомыслия в силу невежества людей, неспособных “инакомыслить”.

Что ж, свой “корабль счастья” он еще раз привел к гибели, но уже на Родине, по которой так тосковал. Однако волны, разбившие корабль его жизни, вынесли на берег и сохранили для нас самое главное, самое важное, чем славен человек. Это свет его души, святую веру в возможности человека, который, как доказал это он, может слепотою слепоту попрать. Через всю жизнь он пронес мечту о том, “чтобы люди любили друг друга”.

Навсегда сохранил он в душе мечту о “Стране Эсперантии”, где должна будет царить свобода, справедливость и доброта. Навсегда сохранил в своем сердце верность эсперанто-движению, благодарность живой цепочке эсперантистов, международному языку эсперанто. Не случайно он с великой убежденностью утверждал, что “эсперанто понадобится людям. И они станут его изучать, когда обретут желанную свободу все народы земли. И ждать осталось совсем недолго”.

Так и должно было быть, что Василий Ерошенко превзошел свою наставницу Анну Николаевну Шарапову, которая переводила на эсперанто Льва Толстого, и создал свой, только ему присущий литературный стиль, заговорил своим, только ему присущим голосом и в поэзии, и в художественной прозе.

Вернуться к оглавлению

разделительная полоса

 

 

Дайджест Зелёный свет
Открыть >>>>

разделительная полоса

Мои книгиКниги из моей библиотечки.
Как я их собирала, что прочитала, какое мнение о них имею.

разделительная полоса

разделительная полоса

разделительная полоса

Коллекционируем флаги
посетителей этой странички:
Flag Counter

разделительная полоса

разделительная полоса

разделительная полоса

     
 

Есть что сказать?
Не тормози! Комментируй:


Данную страницу никто не комментировал. Вы можете стать первым.

Ваше имя:

RSS
Комментарий:

 
 

разделительная полоса

Copyright © La verda lampo . Одесса.  

Есть предложения — пишите: portalodessa@gmail.com